Еще одна из рода Болейн

Весна

1521

Cлышен приглушенный рокот барабанов, но мне ничего не видно—только кружева на корсаже, дама передо мной полностью закрывает эшафот. Я при дворе уже больше года, бывала на многих праздне­ствах, но на таком — никогда.

Шаг в сторону, вытянуть шею — и наконец я вижу осуж­денного, рядом с ним священник, вот они вышли из Тауэра, медленно ступают по лужайке, туда, где ждет деревянный по­мост. Плаха — посредине, палач давно готов, рукава засучены, черный капюшон опущен на лицо. Похоже на маскарад, все такое ненастоящее, придворное увеселение, да и только. Ко­роль1 на троне рассеян, будто повторяет про себя речь — готов простить преступника. Рядом с ним трое, лица мрачные: мой муж Уильям Кэри — года не прошло, как мы поженились, мой брат Георг и мой отец — сэр Томас Болейн. Я переминаюсь с ноги на ногу в маленьких шелковых туфельках, хорошо бы король поскорее даровал помилование, тогда можно будет пойти позавтракать. Мне всего тринадцать, и я зверски го­лодна.

Герцог Бекингем еще далеко от эшафота, но уже скинул теплый плащ. Он наш близкий родственник, я зову его "дя­дюшка". Он был на моей свадьбе, подарил позолоченный брас­лет. Отец говорит, герцог не раз уже ссорился с королем, у него самого в жилах королевская кровь, и гарнизон он держит слишком большой — это не радует короля, который пока не слишком прочно сидит на троне. Хуже всего, люди слышали, герцог как-то сказал — у короля нет сына и наследника и он, наверно, так и умрет, не оставив после себя потомка.

Подобных мыслей вслух не произносят. Король, двор, да и вся страна — все уверены, королева скоро, совсем скоро, ро­дит мальчика. А кто с этим не согласен, уже ступил на скольз­кую дорожку — ту, что кончается деревянными ступеньками на эшафот. Герцог, мой дядя, уже идет по этим ступенькам, шаги твердые, ни малейшего признака страха. Хороший при­дворный никогда не скажет неприятной правды. Жизнь при дворе — сплошной праздник.

Дядя Бекингем как раз подошел к краю эшафота — наста­ло время последних слов. Мне ничего не слышно, да и в лю­бом случае я не свожу глаз с короля — пора уже ему подать реплику, произнести положенное королевское помилование. Этот человек, там, на эшафоте, залитый бледными лучами золотистого утреннего солнца, играл с королем в теннис, состя­зался на турнирах, сотни раз пил с ним и в кости резался, они — товарищи с детства. Хорошо, король преподал ему урок — и к тому же при всем честном народе, а теперь надо его простить, а нам всем отправляться завтракать.

Фигура вдали повернулась к духовнику, герцог склонил голову, поцеловал четки. Упал на колени перед плахой, вце­пился в нее обеими руками. Интересно, как это — прижаться щекой к гладкому навощенному дереву, ощущать легкое ду­новение теплого ветерка, слышать резкие крики чаек. Даже если знаешь, что все делается невзаправду, просто маскарад, все равно странно, наверное. Каково сейчас дяде положить голову на плаху, а палач уже тут как тут, наготове?

Палач взмахнул топором. Я взглянула на короля, дальше откладывать уже некуда. Дядя раскинул руки, сигнал — к каз­ни готов. Я снова перевела взгляд на короля, он, наверное, уже встал. Нет, все еще сидит, усмешка на лице, как всегда, краси­вом. Я все еще гляжу на него, опять барабанная дробь, и вдруг барабаны резко замолкают, удар топора, один, затем другой, третий — такой знакомый, домашний звук, будто дрова рубят. Глазам своим не верю: дядина голова катится по соломе, усти­лающей помост, из обрубка шеи — фонтан крови. Палач в чер­ном капюшоне кладет заляпанный кровью топор, поднимает голову за клок густых, курчавых волос, теперь всем видна эта странная маска-лицо, черная повязка между лбом и носом, зубы скалятся в прощальной дерзкой ухмылке.

Король медленно поднялся на ноги. А мне по-ребячьи по­думалось: "Наверно, ему ужасно стыдно, затянул до последней секунды, и все пошло наперекосяк. Он ошибся, не вмешался вовремя".

Но ошибалась, конечно, я. Вовсе он не затянул, не забыл. Вот так, перед целым двором расправился с дядей — пусть все видят, кто у них король. Двух королей не бывает, король один, и зовут его Генрих. И у этого короля будет сын, а кто сомнева­ется — тому позорная смерть.

Притихший двор возвращается в Вестминстерский дворец. Три больших барки идут на веслах вверх по течению. Люди толпятся на берегу, снимают шапки и плюхаются на колени, когда мимо быстро проплывает королевская барка. Разно­цветный вихрь вымпелов, дорогие одежды сияют на солнце. Я, вместе с придворными дамами, на второй барке, с короле­вой. Рядом сидит моя мать. Взглянула на меня — что случает­ся нечасто — и спросила:

— Ты такая бледненькая, Мария, тебе дурно?

— Я думала, его не казнят. Думала, король его помилует.

Мать наклонилась — губы у самого моего уха, никто дру­гой не расслышит из-за скрипа барки и ударов весел по воде, бросила резко:

— А ты еще дурочка. И говоришь глупости. Смотри и учись, Мария. При дворе ошибкам места нет.